Грустный Месяц, томясь от любви,
Пальцем в небо потыкал,
Расстроился и –
Захныкал:
"Ох, уж и грустно мне, Месяцу,
Прямо сказать не могу,
Впору, ей-богу, повеситься
Мне на своем же рогу.
Ноют и стынут все косточки,
Не доживу я до дня…
Милые барышни-звёздочки,
Ах, пожалейте меня…
Поодиночке ли, вкупе ли,
Вы бы меня приголубили?..
Ну же, не будьте глухи!"
Звёздочки глазки потупили
И отвечали: – "Хи-хи!"
Месяц сказал, что "Конечно,
В смысле утраты сердечной,
Он, может быть, и утешится,
Но… положенье – серьёзно…
Звёздочки Месяца слёзно
Очень просили не вешаться
И я спокоен за будущность Месяца:
Месяц теперь не повесится.
Однажды в Африке
Купался Жираф в реке.
Там же
Купалась гиппопотамша.
Ясно,
Что она была прекрасна.
Не смотрите на меня так странно.
Хотя гиппопотамши красотою не славятся,
Но она героиня романа
И должна быть красавицей.
При виде прекрасной Гиппопотамши
Жесткое жирафино сердце
Стало мягче самой лучшей замши
И запело любовное скерцо.
Но она,–
Гипопотамова жена,
Ответила ясно и прямо,
Что она – замужняя дама
И ради всякого сивого мерина
Мужу изменять не намерена.
А если, мол, ему хочется жениться,
То, по возможности, скорей
Пусть заведет жирафиху-девицу
И целуется с ней.
И будет его жребий радостен и светел,
А там, глядишь, и маленькие жирафчики появились…
Жираф ничего не ответил.
Плюнул. И вылез.
Жил-был зеленый крокодил,
Аршина эдак на четыре…
Он был в расцвете юных сил
И по характеру он был,
Пожалуй, самым лучшим в мире –
Зелёный этот крокодил,
Аршина эдак на четыре…
Вблизи же как бутон цвела
Слониха, так пудов на двести…
И грациозна, и мила,
Она девицею была…
И безо всякой лишней лести,
Как роза майская цвела,
Слониха та, пудов на двести.
Слониха та и крокодил
Дошли в любви вплоть до чахотки.
Слонихин папа строгий был
И брака их не разрешил.
Слова финальные коротки:
Слониха та и крокодил
Скончались оба от чахотки.
Как-то раз купалась где-то
В море барышня одна:
Мариэтта, Мариэтта,
Называлась так она.
Ах, не снился и аскету,
И аскету этот вид.
И вот эту Мариэтту
Увидал гренландский кит.
И, увлекшись Мариэттой,
Как восторженный дурак
Тут же с барышнею этой
Пожелал вступить он в брак.
Но пока он ту блондинку
Звал в мечтах своей женой,
Та блондинка – прыг в кабинку
И ушла к себе домой.
И, разбив мечты свои там,
Горем тягостным убит,
В острой форме менингитом
Заболел гренландский кит.
Три недели непрестанно
Кит не спал, не пил, не ел,
Лишь вздыхал, пускал фонтаны
И худел, худел, худел…
И, вблизи пустой кабинки,
Потерявши аппетит,
Стал в конце концов сардинкой
–
гренландский кит.
Покушав как-то травку,
Зашел слон по делам
В фарфоровую лавку
И повернулся там.
Мораль сей басни впереди,
Она – острей булавки:
Коль ты есть слон, то не ходи
В фарфоровые лавки.
Длинна как мост, черна как вакса,
Идёт, покачиваясь, такса…
За ней шагает, хмур и строг,
Законный муж её – бульдог.
Но вот, пронзенный в грудь с налета,
Стрелой собачьего Эрота,
Вдруг загорелся, словно кокс,
От страсти к таксе встречный фокс.
И был скандал (ах, знать должнывы,
Бульдоги дьявольски ревнивы).
И молвил встречный пудель: "Так-с,
Не соблазняй семейных такс".
И, получив на сердце кляксу,
Фокс так запомнил эти таксу,
Что даже на таксомотор
Смотреть не мог он с этих пор.
Удивительно мил,
Жил-да-был крокодил –
Так аршина в четыре, не более.
И жила-да-была,
Тоже очень мила,
Негритянка по имени Молли.
И вот эта Молли-девица
Решила слегка освежиться
И, выбрав часок между дел,
На речку купаться отправилась…
Крокодил на нее посмотрел:
Она ему очень понравилась,
И он её съел…
А, съевши, промолвил: "Эхма,
Как милая Молли прекрасна!"
Любовь крокодила весьма
Своеобразна.
С рожденья (кстати иль некстати ль)
Всю жизнь свою отдав мечтам,
Жил-был коричневый мечтатель
Из племени "ниам-ниам".
Простого сердца обладатель,
О мыле тихо по ночам
Мечтал коричневый мечтатель
Из племени "ниам-ниам".
И внял его мольбе Создатель:
Приплыло мыло к берегам.
И… скушал мыло тот мечтатель
Из племени "ниам-ниам".
О, Ниппон, о, Ниппон,
О, фарфоровый звон
Из-за дымки морского тумана.
О, Ниппон, о, Ниппон,
Шелком тканый Ниппон,
Золотистый цветок океана.
Ах, весной весь Ниппон
Поголовно влюблен,
И весной, сердцем к сердцу приникши,
Разбредясь по углам,
Все целуются там,
От Микадо – до голого рикши.
Даже бонза седой
За молитвой святой
Всем богам улыбается что-то…
Лишь одна, лишь одна,
Как фонтан холодна,
Госпожа Чио-Сан из Киото.
И шептали, лукаво смеясь, облака:
"Чио-Сан, Чио-Сан, полюби хоть слегка".
И шептали, качаясь на стеблях, цветы:
"Чио-Сан, Чио-Сан, с кем целуешься ты?"
И шептал ей смеющийся ветер морской:
"Чио-Сан, Чио-Сан, где возлюбленный твой?"
И шептало ей юное сердце:
"Ах, как хочется мне завертеться…"
И откликнулась Чио на зов майских дней –
И однажды на пристани вдруг перед ней
Облака, и цветы, и дома, и луна
Закружились в безудержном танце.
Полюбила она, полюбила она
Одного моряка, иностранца.
Он рассеянным взором по Чио скользнул,
Подошел, наклонился к ней низко,
Мимоходом обнял, улыбнулся, кивнул
И уехал домой вСан-Франциско.
И осталась одна
Чио-Сан у окна.
А моряк где-то рыщет по свету…
И весна за весной
Проходили чредой,
А любимого нету и нету.
И шептались, лукаво смеясь, облака:
"Чио-Сан, Чио-Сан, не вернешь моряка".
И шептал ей смеющийся ветер морской:
"Чио-Сан, Чио-Сан, обманул милый твой".
И шептало ей юное сердце:
"Ах, как хочется мне завертеться…"
Но сказала в ответ
Чио-Сан: "Нет, нет, нет,
Не нарушу я данного слова".
И ночною порой с неутертой слезой
Чио-Сан… полюбила другого…
О, иностранец в шляпе, взвесь
Мою судьбу! Всю жизнь с пеленок
Сижу под этой пальмой здесь
Я – бедный черный негритенок.
Я так несчастен! Прямо страх!
Ах, я страдаю невозможно!
О, иностранец в шляпе, ах!
Я никогда… не ел пирожных!